В истории отечественной культуры двадцатых годов несколько ключевых имен полузабыто и вытеснено на обочину. Это люди, формулировавшие основные эстетические, философские концепции эпохи, но не занимавшиеся «осязаемым» творчеством. Они формировали условия для возникновения новых искусств и наук, но их наследие зачастую нематериально и не может быть помещено в музей. Алексей Капитонович Гастев оказался в этом ряду. Причин здесь несколько.
Гастев использовал несколько десятков псевдонимов и партийных кличек — на множественность имен наслоилась множественность сущностей, которые никак не удается объединить. Он ускользает, не вписывается в прокрустово ложе привычных для историков определений, позволяющих заключить его в рамки какой-то одной области науки — социологии, экономики, литературоведения, культурологии, политической истории; поэтому он всегда оказывается как бы «между», на краю. Чтобы кратко ответить на вопрос «кем был Гастев?» и просто перечислить все его профессии и занятия, потребуется целый абзац.
Он и революционер, организатор стачек, участник боевых дружин, но и лирик, литератор, публицист, педагог, человек, освоивший множество рабочих профессий — от токаря до вагоновожатого; он основатель и руководитель Центрального института труда (ЦИТ), чье влияние на индустриальный рывок начала 1930-х годов еще только предстоит осознать, идеолог Пролеткульта и разработчик принципов Научной организации труда (НОТ); теоретик, исследователь, испытатель. И самое главное — организатор, так как именно организации — политической, социальной, культурной, индустриальной, организации мышления и физического строения нового советского человека он и посвятил свою жизнь.