ВООБРАЖАЯ ПЕРМЬ
Владимир Абашев
Чем питается и как работает воображение Перми? Музей PERMM активно исследует городскую идентичность — пространство пермских смыслов, символов и знаков. К трехсот первому дню рождения города публикуем статью известного пермского профессора, литературоведа и публициста Владимира Абашева и приглашаем окунуться в Пермь воображаемую. Какая модель работы воображения доминирует в Перми с 2010-х годов мы рассмотрим на примере двух пермских юбилеев: 250-летия, отмеченного в 1973-м, и прошлогоднего 300-летия.
ИМЯ ГОРОДА В ЕГО СИМВОЛИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
коротко
Для городских исследований важен концепт «воображаемого», пришедший в них из социологии. «Воображаемое» — это сфера символического. Это то, что можно ощутить на чувственном уровне, интерпретировать и домыслить, причем заниматься этим может кто угодно: от политиков до писателей и художников. Но и у такой абстрактной вещи, как воображение, есть свои модели работы — чтобы понять, какая из них актуальна для Перми, можно посмотреть на предыдущие юбилеи города.
100 лет Пермь встретила в 1881 году, а 250 лет — в 1973 году. Первый юбилей совпал с периодом индустриализации города, которая легла в основу ее идентичности на десятилетия вперед. Второй юбилей символически опирался на советскую урбанистическую повседневность, которая мало отличалась от одного города к другому — он пришелся на время апогея пермской индустриальности. Не случайно в 1973 году Пермь, скорее, праздновала юбилей города Молотов, хотя к тому моменту уже давно перестала носить это название, обретенное в сороковом году.
Однако в девяностые «советский» концепт распался, нужно было искать новый, и Пермь обратилась в еще более далекое прошлое — буквально к своим древностям. Именно тогда на арену вышли «Пермские Боги», «Пермский период» и «Звериный стиль». Во многом все это и сейчас определяет нашу городскую среду. В каком-то смысле мы все на это обречены, ведь имя — одна из основ идентичности не только города, но и вообще всего на свете, а имя «Пермь» само по себе содержит в себе неотчуждаемый элемент древности. К тому моменту, как Екатерина даровала городу имя, оно было известно как минимум восемь веков — это только по письменным источникам. На момент основания у города-новостройки не было ничего, кроме исторической памяти, которую он благодарно принял и превратил в смысловую «несущую конструкцию».
А с именем городу и правда повезло. Во-первых, оно во многих отношениях поэтично: достаточно коротко для того, чтобы удобно использоваться в текстах, а также созвучно с огромным облаком слов, зачастую далеких от неё по значению («империя», «премьера», «прямота», «прима» и так далее).
А кроме того, у имени «Пермь» емкий семантический потенциал. Именно он позволил многим исследователям «породнить» Пермь со страной Биармией из исландских саг, и этот миф впоследствии отражался в литературе, особенно ярко проявившись в период «серебряного века».
В общем, в имени «Пермь» сконцентрировалась вполне оправданная самобытность и огромный культурный багаж, который начал копиться за много веков до того, как был основан сам город. И, как это ни парадоксально, заложенное в нем зерно «древности» оказывается способно питать даже самую актуальную модель «воображаемого», которую город выстраивает для себя в наши дни.
Про что статья?
Концепт «воображаемого» (urban imaginaries) в городские исследования пришел из социологии. И оказался здесь очень кстати, решительно акцентировав роль воображения в конструировании города. Ведь Петербург Гоголя и Достоевского реален не менее, чем Исаакиевский собор. Воображаемое — сфера символического города, его множественные исторически меняющиеся чувственно-эмоциональные и когнитивные отражения и интерпретации. Какие-то из них остаются латентными, другие поступают в общий оборот, реализуясь в убедительных дискурсивных и визуальных практиках, в нарративах и в дизайне городской среды. Сегодня в этой сфере соперничают модели, которые предлагают художники, писатели, краеведы, архитектурные бюро, музейные работники, политтехнологи, ПР агентства и, наконец, политики. Какие-то из конкурирующих моделей воображения получают поддержку власти и становятся доминирующими в практиках репрезентации.
Какая модель работы воображения доминирует в Перми с 2010-х годов мы рассмотрим на примере двух пермских юбилеев: 250-летия, отмеченного в 1973-м, и прошедшего в 2023-м 300-летия.
Концепт «воображаемого» (urban imaginaries). Чем питается и как работает воображение Перми?
Н. Г. Славянов
Н. В. Воронцов
,,
У нашей Перми самая существенная примета — рабочий город
«Императрица или рабочие»? Ответ был предсказуем. «Появление <…> города на Каме было вызвано не императорскими указами, а <…> трудом и волей народа», — Т.И. Вершинин
Стела в честь 250-летия Перми
История хронологии пермских юбилеев хорошо описана. Все же напомню некоторые нужные для темы обстоятельства этой истории. Столетие Пермь встретила в 1881 году. Спустя 92 года, совершив прыжок во времени, город отметил 250-летие, изменив и базовый для любого поселения нарратив основания, и фигуру основателя. Это изменение было закономерным. Оно символически соответствовало той материальной трансформации, которую город пережил в предшествующее столетие. До середины 1860-х Пермь в общем была лишена существенной экономической жизни. И не без оснований Д.Н. Мамин-Сибиряк называл город «измышлением административной фантазии». Обидно, но точно. Однако с основанием пермских пушечных заводов на рубеже 1860−70-х гг. город стал меняться. Началась индустриализация губернской столицы. В советский период Пермь превращается в ведущий промышленный центр страны, обретя новую идентичность — индустриальную. «Говорят, у каждого города свой норов. У нашей Перми <…> самая существенная примета — рабочий город. Индустрией <…> определяется размах городского строительства. Рабочим классом <…> норов Перми», — вот как писали о городе газеты юбилейного года. Новая история основания города делала его обретенную индустриальную идентичность изначальной. Идеологическую подоплеку новой хронологии ясно выразил журналист Т. И. Вершинин. Он поставил вопрос ребром: «Императрица или рабочие»? Ответ был предсказуем. «Появление <…> города на Каме было вызвано не императорскими указами, а <…> трудом и волей народа». Так идеологически фундированный нарратив о рождении города из заводского поселка утвердился как основание юбилея.
герб Молотова
Риторика юбилея отразила пафос города-завода. «В трудовом вдохновенном марше, – писали в 1973 г. пермские газеты, — вечно молодой бастион отечественной индустрии, фундамент опорного края державы, рабочий город-красавец на красавице и труженице Каме встречал свой юбилей». Мощная индустрия, рабочий класс, молодость, красота и «трудовой вдохновенный марш» в будущее, – на этих опорных концептах держалась риторика юбилея Перми. Собственно, в ней было мало локально своеобразного, пермского. Советские города располагались в пространстве семиотически однородных репрезентаций. И пермский юбилей 1973 года повторял опорные концепты унифицирующего советского городского дискурса.
С известным допущением можно сказать, что в 1973, в символической проекции, Пермь праздновала скорее юбилей Молотова, которым город стал в 1940.4 Тогда индустриальная трансформация Перми была символически закреплена новым именем. А имя получило опору в уже утвердившейся символической роли мотовилихинского Царь-молота. Для города заводов именование Молотовым оказалось настолько органичным, что даже возвращение в 1957 городу его исконного имени не повлияло на его идентичность и ее репрезентации. Символически город оставался Молотовым и утверждал свою идентичность в риторике и символике города-завода. О чем красноречиво свидетельствует герб, учрежденный в 1969. Источающий молнии мотовилихинский молот триумфально доминирует над древним пермским медведем.
Молотов. новое имя как символ индустриальной трансформации Перми
Но в 1990-е, когда регионы России обратились к поиску собственного неповторимого лица, поднимая местные ресурсы воображаемого, ситуация изменилась. Для Перми знаковой вехой этого процесса стало возвращение к символике герба 1783 года. Конечно, поисками иного образа Перми на уровне индивидуальных творческих проектов еще в 1970-е годы. занимались филологи, историки, художники, писатели, краеведы, но спрос на эти проекты со стороны региональной власти появился только в 1990-е. Тогда собственно и была заложена основа всех тех репрезентаций Перми, которые наводнили город к 300-летию. А именно: пермский звериный стиль, Пермь Великая, пермский период, пермские ящеры, пермские боги, – все то, что объединяется концептом «пермские древности» и что сегодня в значительной степени определяет как дизайн городской среды, так и визуальные и нарративные репрезентации нашего города.
Что необходимо подчеркнуть, все эти репрезентации неразрывно связаны с именем города и в нем черпают свою суггестивную энергию. Современное символическое бытие Перми, ее продуктивное воображаемое определил уже не завод, не рабочий характер Мотовилихи, а указ Екатерины Великой, даровавший городу имя.
1990-е: возвращение к пермским ящерам и пермским богам
1993
1783
Екатерина II
,,
Предписываем вам город губернский для Пермского наместничества назначить в сем месте, наименовав оный город Пермъ
Именования города в 1781 году, как и советский нарратив основания Перми, имело идеологическую подоплеку. Логика именования обнажена в указе Екатерины об учреждении Славянской и Херсонской епархии. «Наречением сим, — провозглашал указ, — возобновляем мы <…> те знаменитейшие названия, которые от глубокой древности сохраняет Российская история». [2, с.105]. Вот логика наречения города на Каме. И современникам идеологический посыл указа был ясен . Вот что в 1803 году писал директор пермской гимназии Н.С. Попов: «губернский город Пермь открыт под сим именем в 18 день октября 1781 года <…> [и] чрез то возобновлено древнее название Великой Пермии». Таким образом, как и Херсон, Пермь, по замыслу Екатерины, возрождала на карте империи одно из тех «знаменитейших названий, которые от глубокой древности сохранила Российская история».
Что-что, а глубокая древность имени нового города была несомненной. Ко времени его учреждения только письменная история имени «Пермь» насчитывала не менее восьми веков. И особенность ситуации была в том, что месту в сущности исторически и семиотически пустому было дано насыщенное историко-культурной памятью имя. Имя стягивало в фокус города накопленные столетиями символические ресурсы древней земли. В итоге историческую память имени город-новостройка принял как свое собственное предание. Поэтому имя и стало важнейшим ресурсом пермского воображаемого и триггером работы воображения акторов, конкурирующих с 1990-х годов процессах геобрендинга.
Одно из тех «знаменитейших названий, которые от глубокой древности сохранила Российская империя»
,,
Слово «Пермь» оказывается центром большого гнезда паронимов: империя, премьера, перемена, перо, беременность, прямота, прима, премия и т.п. Этот поэтический ресурс имени виртуозно использовал еще Епифаний Премудрый.
Необходимо подчеркнуть, что продуктивность имени Пермь в сфере воображаемого поддерживают его лингво-поэтические особенности. Во-первых, имя города обладает существенным потенциалом к реализации поэтической функции, как ее определял Р. Якобсон. Здесь работает удачное сочетание двух факторов. Такое формальное качество слова, как односложность, увеличивает возможность использования имени в поэзии. У пятисложного Екатеринбурга в русской метрике значительно меньше комбинаторных возможностей. Недаром его нередко сокращают до двухсложных «Екат» или «Ёбург». Второй, и особенно важный фактор, — это высокая паронимическая аттрактивность имени, то есть его способность ассоциативно притягивать и вступать в семантическое взаимодействие со словами близкими по звучанию, но далекими по значению. Это источник языковой игры и двигатель текстопостроения. Слово «Пермь» оказывается центром большого гнезда паронимов: империя, премьера, перемена, перо, беременность, прямота, прима, премия и т.п. Этот поэтический ресурс имени виртуозно использовал еще Епифаний Премудрый.
Во-вторых, у имени города емкий семантический потенциал. По крайней мере дважды — в конце XIV и в XVIII веков — имя оказывалось в фокусе авторефлексии русской культуры, обрастая все более густой символической аурой. В конце XIV века крещение Перми стало темой шедевра нашей древней словесности «Жития Стефана Пермского». Благодаря Епифанию Премудрому представление о языческой стране «иде же веруют в кудесы, и волхованья, и в чарованья» стало важной особенностью семантики «Перми». Вторая волна историко-культурной тематизации «Перми» пришлась на XVIII век, когда возникла идея о родстве Перми и страны из исландских саг Биармии. Идею Перми-Биармии подхватили русские историки. Биармийскую легенду подпитывали местные предания о чуди. Ореол архаики, таинственной древности и магии, который приобретала Пермь благодаря Епифанию, биармийскому мифу и преданиям о чуди, поддерживался археологическими находками, которые позднее получат название пермского звериного стиля. Миф вошел в литературу. Даже Бальмонт свой мимолетный визит в Пермь, а это 1915 год, отметил строчкой: «Я был в Биармии великой». Одна из улиц старой Перми, нынешняя улица Плеханова, называлась, кстати, Биармской. К середине XIX века трудами Родерика Мурчисона Пермь приросла пермским периодом, распахнувшим поистине бескрайний простор для работы воображения, воспитанного «Парком Юрского периода».
Смысловая насыщенность имени «Пермь», богатство связанных с ним ассоциаций оттеняется, с другой стороны, его семантической непрозрачностью, что только усиливает суггестивность слова. Это сказывается, например, в использовании приватизирующего определения «пермский». Это уже не только маркер территориальной принадлежности. «Пермский» значит также «особый» или даже «уникальный». Поэтому чего ни коснется эта волшебная семантическая палочка, все становится особенным: от пермского балета до пермских моторов. У нас даже «пермские боги» есть. Собственные.
Какую роль в воображении города играет имя прекрасно иллюстрирует пассаж из очерка В. А. Поссе о его поездке в Пермь в 1906 году. «Со словом „Пермь“, — писал он, — в нашем представлении связывается что-то очень древнее: пермской называется одна из геологических „систем“ или эпох; о „Перми Великой“ в связи с „чудью белоглазой“ упоминают древнейшие русские летописи; о ней же, как о Биармландии, говорят и скандинавские саги».
Отмеченное В. А. Поссе неопределенное, но в высокой степени суггестивное «что-то очень древнее» и является источником, питающим доминирующую модель пермского воображения и современные практики ее репрезентации. Пермь Великая, Биармия, чудские древности, пермский период — это те концепты, с которым работает поставленное сегодня на поток воображение Перми. Словом, пермская древность, активно эксплуатируемая в презентации города, имеет столь же вещественное, явленное в артефактах, сколько и лингво-семиотическое основание, самим артефактам дающее притягательное освещение.
Вот так дар императрицы Екатерины, имя города, стал одним из основных ресурсов современного воображения и репрезентации Перми. Поэтому наряду с юбилеем медеплавильного завода стоило бы ответить на щедрый дар Екатерины благодарностью. Учредить, например, день городских именин.
Пермь — это что-то очень древнее
