«Никаких изысков, никаких приемов — только чистый жест».

Откуда взялись простые вещи художника Андрея Красулина, чья выставка «Начала» экспонируется в музее PERMM? Почему Красулин — художник классический и актуальный? И как искусство Красулина связано с дзеном? Об этом и многом другом — в новом выпуске подкаста музея говорят основатель галереи pop/off/art Сергей Попов и куратор выставки Арсений Сергеев.

Арсений Сергеев и Сергей Попов на открытии выставки «Андрей Красулин. Начала» (музей PERMM), фото: Никита Чунтомов

Арсений Сергеев и Сергей Попов о выставке «Андрей Красулин. Начала»

Сергей Попов: Я задам первый вопрос. Есть ли ключ к выставке Андрея Красулина? Или вообще к его творчеству?

Арсений Сергеев: Я бы сказал, что таких ключей два: классика и школа. Андрей Красулин — суперклассический художник. В истории искусства есть художники, которые генерируют сложные жанры, а есть те, которые развиваются в узких рамках — например, портрета, натюрморта или пейзажа. И крутота Красулина для меня заключается в том, что он берет абсолютно классические, устоявшиеся жанры и трансформирует их в совершенно новые плоскости. И вот это поражает!

Второй ключ — школа. Я учился в советское время, и в художественной школе нам преподавали фундаментальные понятия, на которых строится изобразительный язык. Красулин форсирует эти базовые понятия, выводит их и даёт их ценность, показывая, что из этой простоты строится вся сложность изобразительного языка любого художника: горизонталь, вертикаль, диагональ, круг, фигура, голова, пейзаж, вещь, архитектура, перспектива. Все это у него дается в очищенной, первичной, звенящей форме.

«Красулин — художник, который живет свою жизнь и очень чисто транслирует ее в творчество. Из посредников — только материал.»

Арсений Сергеев: Его материалы — это металл, дерево, бумага, уголь, карандаш, темпера, масло — тоже классические, которые вдруг начинают звенеть. Ты получаешь наслаждение от того, что узнаешь, из чего это сделано, — для тебя не скрыт весь процесс.

Красулин открывает нам чистоту и качество первичного базового материала. Каждый день перед нами проходит тысячи картинок живописи, рисунков и скульптуры. Но когда мы смотрим на то, что делает Красулин, понимаем: вот эта суть рисунка, вот суть живописи, вот, как используется материал в скульптуре. Это чистая перформативность, движение, которое порождает линию и создает поверхность.

Это редкое качество для русского художника, потому что сейчас все замутнено идеологией, нарративами, философскими концептами. И это очень сильно отдаляет большинство художников от жизни как таковой.

Вот ещё что. Красулин — это художник, который живет свою жизнь и очень чисто транслирует ее в творчество. Из посредников — только материал. Никаких изысков, никаких хитрых приёмов. Таких художников очень мало.

экспозиция выставки «Андрей Красулин. Начала» (музей PERMM), фото: Никита Чунтомов

Сергей Попов: Ты настолько прекрасно все описал, что можно, кажется, не ходить на выставку (смеется). Но если зритель придёт на нее, я боюсь, у него разойдутся ожидания с тем, что он увидит. Потому что под школой и классичностью подразумевается нечто совершенно противоположное.

Мы действительно чудовищно испорчены нарративами. Но ты задал очень интересный и неожиданный поворот разговору. Я на Красулина не смотрел с такой стороны. Понимаю, почему ты так говоришь про него — ты художник по образованию, поэтому ты понимаешь это изнутри. К сожалению, даже профессионалы не видят этого и не могут понять, не говоря об обычном зрителе.

С этой точки зрения, Красулин предстаёт парадоксальным. Я могу точно сказать, что никто из сегодняшних зрителей не врубается в то, что изображали Клод Лоррен или Никола Пуссен. Тогда это было звенящей чистотой, ясностью и классикой. И Красулин оказывается таким современным Пуссеном. Он бы, конечно, дал мне по башке за такое сравнение, потому что это последний художник, которого он ценил в процессе обучения. Но прошло 70 лет с момента окончания его обучения, и мы можем об этом говорить.

Другой вопрос, который ты обозначил, касается его места и укорененности в русском искусстве. С точки зрения классичности, он как будто опровергает все русское искусство не только последних десятилетий, но и тот путь, который проделало советское искусство как в официальном, так и в неофициальном диапазонах. Потому что в неофициальном диапазоне ключевым нарративом был концептуальный, и Красулин отрицает этот нарратив.

Красулин возвращает нас к тем корням, которые были отброшены, — к русскому авангарду. Он говорил мне о своем нечаянном сродстве, который он обнаружил уже будучи очень взрослым художником, с Михаилом Матюшиным. Только что закончилась выставка в Пушкинском музее, где Красулин висит рядом с Матюшиным. Его также можно сопоставить с Татлиным или Родченко.

При этом Красулин не подражатель этим художникам. Он является разрушителем нарративов и человеком, который во времена авангарда проводил бы другую линию — природную, которая актуализировалась за последние несколько десятилетий. Недаром тебе понадобилась на экспозиции вещь из музея органической культуры, где вся эта линия проведена безупречно на протяжении всего ХХ века и заканчивается огромной красулинской вещью, которая и не скульптура, и не живопись. Она может лежать на полу, она может висеть на стене, она может стоять по вертикали. При этом она называется «Поле», как бы опровергая законы гравитации. Красулина можно представить как альтернативную линию русского авангарда, которой просто не было тогда. Но при этом он удивительно современный художник.

Я бы сказал, что его актуальность выросла в последние годы, до этого она не ощущалась. Разумеется, этой актуальности способствует каждая выставка, потому что мощная выставка меняет оптику на него. Твоя выставка (выставка «Андрей Красулин. Начала» в музее PERMM) — блистательный пример.

Арсений Сергеев: Спасибо! Слова «органика», «органичный» у меня переплетается с такими понятиями, как «онтология» и «сущностность». В сфере моих интересов — подобного рода художники. Я не так много делаю кураторских проектов, потому что мне трудно влюбиться в художников нарративного толка. Большая удача — сделать именно эту выставку, потому что мне нравятся художники, которые связаны не с актуальностью, а с жизнью как таковой. Художники, которые говорят о фундаментальных вещах, которые не меняются от начала веков до сегодняшнего дня.

Когда я смотрю на его скульптуры, я вспоминаю такие фундаментальные вещи, как каменные бабы Дикого поля (антропоморфические каменные изваяния высотой от 1 до 4 м, изображающие воинов, иногда женщин, — Прим. автора). Вот таков его уровень обобщения, уровень приёма, уровень понимания формы.

Красулин — это художник прямого действия. Его рисунок — это продолжение движения его руки. Это чистый жест, где линия заканчивается, когда заканчивается движение руки. Телесность — очень актуальная вещь. Тело присуще всем, но напоминает о себе, только когда начинает болеть. Красулин — художник телесный. Это проявляется в ощущении жеста и наполненности его телесной энергией.

Интересный феномен: когда ты общаешься с Красулиным, он предстает перед тобой как сухарь, но энергетическая заряженность его работ пробивает все. Привычка считывать нарративы быстро растворяется, она не нужна, ты просто непосредственно сталкиваешься с жизнью художника и его видением. Это дорогого стоит. Тони Крэгг, Энтони Гормли, Рейчел Уайтред, Генри Мур — вот линия, в которой стоят работы Андрея Красулина.

Сергей Попов: И еще Бранкузи — его любимый художник с юных лет. Ему очень повезло, что в студенческие годы он увидел книги про Бранкузи, и понял, к чему нужно стремиться. Он всегда ценил архаическую скульптуру больше классической.

Арсений Сергеев: Совершенно верно! Его корни в архаическом искусстве, то есть в сущностном, связанным с жизнью. Архаическая скульптура связана с ритуалами и жизненным укладом человека. Ты просто к этому прикасаешься и чувствуешь энергетику. Это сжатый, трезвый, сбалансированный, взвешенный, спокойный взгляд. Там нет никакой эмоциональности и расхристанности — только строгая дисциплина.

Сергей Попов: Я должен оговориться для наших слушателей, что интерес к архаике и нелюбовь к Микеланджело у Красулина — это не модный тренд на этнику, мифологию и дешёвый шаманизм. У него с этим нет ничего общего, это интерес к сущностным вещам.

Ты сказал про дисциплину, телесность и продолжение движения. Андрей очень критичен по отношению к своему искусству. Вот что он говорит об этом: «Вещь, которую я делаю, может стать произведением искусства, а может, и нет». Он может её отложить в законченные вещи, а может просто выкинуть в помойку, потому что движение пошло не так. Он сам себе судья, и в некотором роде сомневается в статусе вещи: может ли она иметь форму произведения искусства, когда она вышла из-под его руки, или нет. Он может сделать вещь за несколько секунд, а потом в течение нескольких лет её доделывать ее или переделывать. А может позволить ей самой вырастать или, наоборот, оплывать.

Некоторые его работы связаны с процессом времени. Он снова и снова задает вопрос о статусе произведения искусства. О том, что это такое. Ему 88 лет, он знает все об искусстве, но не боится задавать этот вопрос заново, потому что у него нет стопроцентной уверенности, что то, что он сделает, является прекрасным результатом. Этот результат каждый раз нужно достигать заново.

«Андрей в мастерской просто фиксирует своё мышление и останавливается ровно в тот момент, когда идея выражена.»

Арсений Сергеев: Андрей — это художник, который работает в мастерской.

Сергей Попов: Его первые выставки назывались «Старая мастерская», «Новая мастерская». Он настолько сживался с мастерской, как с пространством неотделимым от работы, что она становилась частью его выставок.

Арсений Сергеев: Когда я попал к нему в мастерскую, вот что меня поразило: художники, которые работают в мастерской, как правило, думают о выставке, думают о том, как их вещи будут висеть в музее, они как бы создают вещи. Андрей в мастерской просто фиксирует своё мышление и останавливается ровно в тот момент, когда идея выражена. Это невероятная смелость! Он абсолютно не заботится о том, хорошо ли это будет выглядеть в белом кубе, и какое это произведет впечатление на зрителей. Невероятный поворот! Для меня это идеал художника, который не делает ничего, кроме того, чтобы фиксировать свое видение.

Я спросил его, как он делает такие четкие, простые и бескомпромиссные вещи. Он ответил, что очень просто: сидишь весь день, пьешь чай, думаешь, читаешь, а потом смотришь на часы — надо уже уходить, и понимаешь, что нельзя так просто уйти. В последний момент перед тем, как взять ключи, чтобы закрыть дверь мастерской, ты рисуешь, а потом закрываешь двери и спокойно, с чувством выполненного долга уходишь. Понятно, что это шутка, но она говорит очень правильные вещи.

Сергей Попов: Кабаков или Булатов так не пошутят, это точно.

«Как возможно было в советское время сделать абстрактную работу?»

Арсений Сергеев: Он не артист, он работник. Он человек, который переделывает мир, он делает вещи, которые перенапрягают пространство. Смотря на его монументальное искусство, ты начинаешь понимать, что не зря были методичность, бескомпромиссность, бесконечное повторение мотивов — до тех пор, пока не найдётся безупречное, идеальное, точно совпадающее с видением художника решение.

Сейчас нас удивляет — как возможно было в советское время сделать абстрактную работу? Сделал! Несмотря на то, что формализм в СССР был заклеймен! Много художников было выдворено из страны, репрессировано или задвинуто. А он делает и ему платят хорошие деньги! Это просто геройство!

В его постперестроечных скульптурах есть такое чувство материала, такое чувство масштаба! Это работа с формой и одновременно невероятная простота. Одно из самых потрясающих вещей для меня — это деревянный рельеф в Доме музыки. Такая простая работа и в то же время невероятно сильная. Хотя для нее было сделано большое количество эскизов.

Горельеф в фойе многофункциональног зала в Доме музыки (Москва, 2022)

Сергей Попов: Про мастерскую. Я хотел сказать, что тебе повезло, что ты не видел мастерской Красулина в её собранном виде. Те, кто ее видел, попадают в зависимость от вида и плотности самой мастерской, поэтому на выставке пытаются смоделировать мастерскую. Получается имитация.

Ты пошел путем пересоздания мастерской, но при этом сделал её довольно хитроумной частью музейного пространства. В музее PERMM треугольная конфигурация этажей диктует пространственные высказывания. Отсюда у тебя появляется диагональ как ключевой элемент выставки. Ты создал идеальный образ мастерской, что-то вроде небесной мастерской Красулина (смеется). Она тёмная, пронизанная лучами, как будто мы попали в голову художника. Думаю, такая мастерская могла бы существовать в его голове — и в ней он наконец-то все аккуратно разложил по полочкам (смеется).

Арсений Сергеев: Идея мастерской — это основа экспозиции. Но меня, скорее, интересовало мастерская как структура, как пространство, структурированное, чтобы создавать произведение. Главная идея выставки — передать мастерскую как пространство, которое влияет на то, что порождает художник.

Сергей Попов: Слушателям, которые еще не видели выставку, хочу сказать, что ее нужно увидеть вживую, потому что способ инсталлирования вещей подразумевает то, что ты должен смотреть на них с разных сторон и разного расстояния. Когда ты смотришь на работы со среднего масштаба, ты видишь картинку и сюжет. Чтобы понять, из чего это сделано, нужно подойти очень близко и рассмотреть. А чтобы понять, как это работает в пространстве, нужно иметь очень дальний отступ — 10 метров от работы. Тогда работа начинает в этом пространстве очень чётко работать.

экспозиция выставки «Андрей Красулин. Начала» (музей PERMM), фото: Никита Чунтомов

Сергей Попов: Мне бы хотелось вернуться к теме монументальных работ Красулина. Искусствоведы считали, что его ранние работы имеют отношения к суровому стилю. Мне кажется, что он, как хороший гонщик, обошёл суровый стиль на крутом повороте. Когда многие влипали в изображения советских рабочих, Красулин сумел обойтись двумя-тремя образами, которые могли пройти через «сито» советских выставкомов. Сейчас они представляют собой одни из самых обобщенных, универсальных образов человека, которые породило то искусство. Красулин опередил почти всех модернистских художников — своих ровесников: Неизвестного, Силиса, Лемпорта, которые фактически создали неомодернистскую скульптуру в Советском союзе. Но они же в нем и остались, а Андрей, коснувшись его буквально несколькими штрихами, совсем не влипает в искусство своего времени. Спустя 70 лет после создания голов, которые представлены в экспозиции, мы понимаем, что это что-то настолько современное, что смотрится вполне свежим, я бы сказал, метамодернистским.

Арсений Сергеев: Это можно описать как культуру мышления. Для меня было абсолютно неудивительным то, что он интересовался дзеном. Религиозность для меня — это разговор об основаниях веры, о том, на что человек опирается. Это уберегло Красулина от нарративных шатаний и всякого рода соблазнов. Для него важна идея экзистенции, покоя, здравого, размышления, мудрого принятия всего, что есть, удержания основ. Думаю, когда он говорит о том, что «я и государство друг друга не заметили», — это абсолютно так, потому что он и государство находились в разных плоскостях.

Сергей Попов: Он еще говорил, что «я жил не в Советском союзе, а в своей мастерской».

Арсений Сергеев: Великолепно! Очень точно сформулировано. Тут я должен рассказать про свои инсайты. Впервые от работы с выставкой я получил удовольствие как творец. Видимо, это тоже синхронизация с художником. Красулин — творец, человек, который структурирует реальность, наполняет ее, создает в ней силовые линии. Когда я делал экспозицию, я придумал нестандартный ход — наклоненные выгородки. Благодаря им зритель теряет устойчивость. Мы привыкли к вертикальным стенам, а тут стены наклонены, поэтому все становится неустойчивым и синхронизируется со светом, который идет косыми лучами, как в мастерской. Было это так: я рисую прямоугольники и о чем-то думаю, а потом вдруг это все превращается в объемы и полностью перестраивает пространство.

Я вспоминаю монументальную работу для института переобучения врачей — гигантская фигура. И фотографии, где он работает над этим рельефом. Ты видишь, какое удовольствие ему доставляет стучать молотком по стамеске, откалывать куски от массы рельефа.

Сергей Попов: Для зрителей я скажу, что рельеф этот гигантский — метров 20 в высоту!

контррельеф стены внутреннего двора учебного корпуса института усовершенствования врачей (Москва, 1978)

Арсений Сергеев: Да, это гигантская скульптура — абстрактная и обобщенная. Понимание, что есть некоторый замысел, который превращается в нечто осязаемое и масштабное, полностью перестраивает восприятие зрителей этого пространства. Это гораздо дороже любого успехов. Это сильное влияние на того, кто смотрит, кто воспринимает то, что ты сделал.

Очень трудно выразить словами, что происходит, когда ты сталкиваешься с его работами. Это ощущения спокойствия и устойчивости, которые транслируют тебе его работы.

Сергей Попов: Действительно, Красулин узнал о дзене одним из первых и, что называется, из первых рук — от крупнейшего исследователя, философа Григория Померанца. Как-то Красулин между делом мне рассказал, что общался с ним и даже читал его рукопись про дзен, которая произвела невероятный фурор в интеллектуальном подполье Советского союза.

Позиция Красулина, связанная с переключением, перенаправлением его на восточный тип восприятия и действия, меняет не только оптику по отношению к нему, но и оптику по отношению ко всему современному искусству. Это очень нестандартная точка зрения — ненарративная, человека созерцающего, мимо которого как бы проходят самые разные активности, сюжеты и ситуации.

« Андрей Красулин, как волшебник, который появляется в конце голливудского фильма, и от которого идут волны, меняющие время и пространство»

Сергей Попов: Красулин — это пассивный созерцатель и активный деятель внутри русской истории искусства, с позиции которого искусство совершенно преображается. Он может позволить себе совершенно простые вещи — например, выставить дугу от велосипедного колеса, бронзовую отливку с завернувшейся спиралью какого-то обрезка картонной коробки или кусок дерева в практически необработанном виде.

Отсюда возникает другое отношение диспозиции произведения современного искусства как вещи. Ведь изначально искусство выросло из функциональной вещи: в религиозном плане (на икону молились) или в прикладном плане (искусство было короной, браслетом, талисманом, тарелкой или практически нужной фигней). Две противоположные диспозиции сходятся в Красулине и красиво преображают все искусство.

Андрей Красулин, как волшебник, который появляется в конце голливудского фильма, и от которого идут волны, меняющие время и пространство, и все становится как надо. Так Красулин и входит под занавес истории русского искусства, когда вроде бы уже все сделано, а черт побери, оказывается ничего не сделано или можно начинать все сначала!

Арсений Сергеев: Совершенно верно! Сейчас развитие истории искусства идет мимо этого вектора. Но Андрей Красулин напоминает нам о связи традиционного русского искусства (языческие столбы, икона, фрески, архитектура) с днём сегодняшним.

Сергей Попов, галерист, искусствовед, куратор, специалист по отечественному современному искусству, основатель галереи pop/off/art. Окончил факультет искусствознания МГАХИ им. Сурикова. С 2000 по 2004 год был научным сотрудником Государственной Третьяковской галереи. С 1992-м опубликовал более 300 статей о современном искусстве. Автор книг «Всегда другое искусство. История современного русского искусства» (М., 2010), «Эрик Булатов: Картина после живописи» (М., 2017).

Арсений Сергеев, российский художник и куратор. Преподает современное искусство в Школе дизайна НИУ ВШЭ. Был художественным руководителем Екатеринбургского филиала ГЦСИ. Руководил Школой современного искусства «АртПолитика» в Екатеринбурге и Перми. Лауреат премии «Инновация 2008», организатор паблик-арт фестивалей, художественных экспозиций, автор многочисленных публикаций, кураторских текстов, а также книги «Художественная культура Урала».

Показ выставки «Андрей Красулин. Начала» продлен до 20 мая 2023 года